Летние каникулы я проводил на даче, в небольшом домике, располагавшемся в тридцати метрах от реки Иртыш. Пока мои сверстники дрались лопатками за место в песочнице среди хмурых раскаленных зданий мегаполиса, я был полноправным хозяином своего маленького парадиза и ничего ни с кем не делил. 

   Часть галечного берега была отсыпана крупными скалистыми камнями, предохранявшими его от размывания — река в этом месте делала поворот. Часть камней была больше моего роста, что позволяло вытягиваться и загорать, в перерывах между рыбалкой, плаванием и нырянием за налимами. Ловля последних была увлекательным занятием — ещё с вечера в какой-нибудь глубокий омут забрасывались метровые трубы, один конец которых был забит камнем. Внутрь вкладывались остатки от пойманной рыбы. Налим, ночной хищник, наевшись, пережидал день в уютной трубе, так что оставалось лишь нырнуть и аккуратно её вытащить. Около сотни метров берега было в моём полном распоряжении — здесь почти не купались  и не рыбачили, маска, ласты и удочка с садком составляли мне компанию на весь световой день.

   За скалистой грядой начинался галечный пляж, здесь раскинулся широколиственный лес и дачные домики ютились под сенью тополей и клёнов. Это был конец дачного массива, домики становились всё причудивее, двух и трёхэтажные, похожие на теремки их детских сказок или небольшие детские сады с лужайками. Когда последние из них скрывались среди высоких крон деревьев, начиналась широкая галечная отмель, по одну сторону которой частоколом стоял лес, а по другую нёс свои воды Иртыш. Над головой, в безоблачном небе вились и кричали чайки, летний зной разбавляла прохлада реки. Уходя дальше ты глубже погружался в девственную природу. Сюда не проехать на машине, только пешком через лес, по едва заметным тропинкам, постепенно растворяющимся в зарослях ежевики, хмеля и папоротников.

   Но ощущение первозданности быстро проходит — стоит лишь взглянуть на другой берег, где в пятистах метрах, на залитой солнцем набережной, угадываются фигурки прохожих, на фоне проносящихся автобусов и слепящих окон панельных пятиэтажек.

   Крепкий, высокий парень с растрёпанными русыми волосами, неестественно бледной кожей и частым, поверхностным дыханием, «на счёт — три» был изящно переложен на операционный стол. Повязка с левой половины грудной клетки промокла кровью, пульса на лучевой артерии не было — давали знать все прелести централизации кровообращения — в ситуации острой кровопотери и падения давления кровоток сохраняется лишь в жизненноважных органах —  сердце, лёгких и головном мозге. Наложенные на грудь липучки ЭКГ показывали повреждение боковой стенки левого желудочка сердца, аппараты жизнеобеспечения сыто урчали проводя самодиагностику, на стерильном столе был разложен набор для катетеризации центральной вены...

   Попасть в сердце достаточно сложно, что бы поэтому поводу не думали режиссеры голливудских фильмов. Большая часть этого мышечного насоса скрыта за грудиной и лишь часть его левого желудочка выступает за её левую границу. Именно поэтому большинство ранений в грудную клетку сопровождаются лишь повреждением лёгкого и обходятся без сложного оперативного лечения. Но этому парню не повезло. Возможно, виной тому излишняя самоуверенность десантника или средняя степень алкогольного опьянения, а может поставленный удар конченного урки, но колото-резаное ранение прошло через левый желудочек. Тот факт, что он ещё жив, говорит о том, что рана в сердце сдавливается кровяным сгустком.

   Всё происходит очень быстро, но как обычно в такие моменты, время становится тугим и вязким, секунды тяжело стучат по вискам усталым шагом рядового. Широкий разрез, сухие щелчки перекусываемых рёбер, звонкое потрескивание замков зажимов, вскрытая грудная клетка, пара литров крови в плевральной полости, поджатое лёгкое и тампонада сердца. Резкое, но ожидаемое падение давления, которое в такой ситуации поднимать бессмысленно, включившиеся шприцевые насосы с адреналином, когда давление падает до критического, ушивание раны сердца узловыми швами, быстро, через все слои, выталкиваемая в рану каждым сокращением порция крови, первый гемакон размороженной плазмы струйно наполняющий кровеносное русло. Последний шов на сердце и.

 Его остановка. Запищавший alarm монитора и асистолия на экране. Открытый массаж и безуспешная реанимация. Виснет пауза, время замирает, остывающую грудную клетку ушивают лавсаном...

   Потом у тебя будет много ещё подобных ножевых, многие будут гораздо хуже, без давления и сознания, практически все они выживут и сотрутся из памяти, но этот первый случай останется с тобой навсегда.

   Парк аттракционов был взят. Клёны и тополя уже облетели и первые октябрьские заморозки с непрерывно моросящим дождём превратили опавшую листву в скользкое однородное мессиво. Листья липли к кроссовкам, стараясь вырваться из скользкого плена однообразных собратьев. Их вязкий сладковатый запах разбавлял сгустившуюся сырость нотами поздней осени. Карусель «Ромашка» в череде других была брошена после окончания летнего сезона и не охранялась. Текстолитовые сиденья были сняты и поддерживающие их металлические трубы серыми знаками «параграфа» свисали с кольцеобразной конструкции, приводимой в движениями тремя двигателями с пропеллерами. Разбежавшись по мокрому деревянному пандусу, и раскрутив карусель за металлический «параграф» можно было сделать полный оборот, повиснув или усевшись на серой трубе. Ощущение полёта и свободы пьянило и оставалось лишь недоумевать почему детвора из окрестных дворов не пользовалась таким аттракционом.  Возомнив себя юными Тарзанами и человеками-пауками одновременно мы с товарищем проводили здесь большую часть свободного времени. Периодически моросящий дождь не мог помешать нашему бесшабашному времяпрепровождению. 

   Заходя на очередной вираж, я краем глаза увидел, как две тени ловко перемахнули через чёрный кованый забор. Соскачив на мокрый пандус с удивлением обнаружил, что ими оказались две девчонки моего возраста. Худенькие, невысокие, загорелые, с острыми, колючими карими глазами и мокрыми тёмными волосами. Одеты они были в джинсы и джинсовые куртки, а в их движениях не было той обыкновенной девичьей неловкости и скованности, свойственной большинству сверстниц.  Пара ловких прыжков и они оказались рядом на помосте. «Мы покатаемся с вами, мальчики» — весело заключили они, ухватившись за проплывающие мимо «параграфы». 

   Моему удивлению не было предела. Я не мог представить себе девчонку, перелезающую через забор парка, не говоря уже о карабкающейся по крутящейся карусели. Между тем, резко подтянувшись, незнакомки добрались до моторов-пропеллеров, ловко перебираясь по крутящемуся аттракциону. Моё внимание привлекла Света, она была чуть ниже подруги, имела звонкий высокий голос, постоянно сбивавшийся на смех и короткую чёлку. Я смотрел на неё и не понимал, что со мной происходит. Двенадцатилетний мальчик ничего не знающий ни о любви и влюбленности. Наверное, у меня заходилось в бешенном ритме сердце, немели ноги и опускались руки, но ничего такого я не ощущал в тот момент, лишь утопал во внезапно сгустившимся вокруг тумане. Словно во сне перебирался с одной трубы на другую, и сильнее раскручивал карусель. «Ааааа, влюбился в Светку»,- весело кричала подружка.

   Они ушли через час, а я побрёл с другом домой. Грудь жгло и разрывало непонятное чувство. Перед глазами стояла Света и я просто хотел быть рядом. Хотя бы неподалёку. Уже возле дома я ощутил лёгкое жжение в ладонях, а посмотрев на них увидел в кровь содранную кожу. 

   Ледяная вода из крана, казалось, остужала само сердце. Я сидел на краю ванной, опустив руки в наполняющуюся раковину, влюбленный, счастливый и нелепый, понимая, что завтра вновь пойду в парк в надежде увидеть Свету. Хотя и не имел ни малейшего представления, что я ей скажу.

   И я пошел. А потом еще раз и еще. Я провёл на «Ромашке» всю дождливую осень, плавно перешедшую в долгую снежную зиму, но этих девчонок больше никогда не встретил.

   Я помню её ярко красный ник в чате, карие большие бездонные глаза и маленький шрам над верхней губой — след оставленный металлическим уголоком качели, отпущенной заботливой рукой далекого детского друга. «Спасибо, что придержал!» — она звонко, заразительно и совершенно безумно смеялась, рассказывая старый анекдот. В такие моменты её глаза наполнялись липким сумасшествием, я не выдерживал её взгляда и тонул в нём. Я боялся своих чувств, боялся того, кем я становился рядом с ней.

   Проваливаясь в прострацию, мы бродили по городу и вечерним островам. Я слушал рассказы о её жизни, о местном батюшке, который отслужив три года на подводной лодке, возвращаясь домой, вышел в нашем городе и остался при церкви, о парне-наркомане, которого она безуспешно вытаскивала, таскаясь по городам и клиникам. Останавливаясь у проспекта мы смотрели на стремительно проносившиеся мимо спортивные мотоциклы. Чёрные шлемы, отсутствие номеров и инстинкта самосохранения. Недавно здесь разбился анэстэз из роддома, в котором она работала акушеркой. Отталкиваясь от ограждения вжималась в меня, я чувствовал резкий запах свободы и солнца от её волос.

   Она была старше на 7 лет, невысокого роста, с маленькой детской грудью и крепкими бёдрами. Я не встречал ещё столь жизнерадостного человека, остававшегося таким не смотря на все жизненные неурядицы. Трудное детство, неполная семья, тяжёлая работа, заочная учёба на филфаке. Простота и отсутствие пафоса, искренность и человеколюбие. Во всех своих страстях и увлечениях она не играла, оставаясь собой в прилагаемых обстоятельствах. До сих пор не понимаю чем была вызвана её привязанность ко мне. Я не был похож на тех маргинальных бесшабашных личностей, составляющих её окружение, был куда более робок, чем на виртуальных просторах, у нас были разные взгляды на хорошую литературу. Она всё знала обо мне и понимала, но продолжала улыбаться уткнувшись макушкой в мой подбородок, слушая мою нелепую лирику.

   Не помню как мы с ней расстались. Общение сошло на нет, в моё сердце вошла новая любовь, у неё появились другие увлечения. Я почти не вспоминаю о ней, порой лишь немного заноет сердце, наткнувшись на подаренного ею Зюскинда и перед глазами всплывёт ядовито красный ник абсолютно солнечного человека

-У папы опять судороги, — испуганный голос замирает. — «Скорая» сказала ждите, много вызовов… Я не знаю, что делать...

-Дышит нормально, не синеет? «Депакин» пьёт?

-Когда судороги немного… А сейчас нормально. Пьёт. Может ему в рот что-то засунуть?

-Чтоб последних зубов лишился? Придерживай его, чтобы ничего не повредил. Я сейчас приеду.

   Поняв с первых слов, что от тебя хотят ты начал собираться. Судороги сами не пройдут в отличие от раздирающей от излишков алкоголя и недосыпа головной боли. К концу разговора, побросав в сумку джентельменский набор помощи эпилептикам — шприцы, системы, пару физ. растворов, «Маннит», ампулы " Реланиума" и «Конвулекса», надеваешь куртку и выходишь из подъезда. Грёбаный драгдиллер, если тебя не повяжут менты, изъяв часть стаффа, то дома можно госпиталь организовывать. Чип и Дейл спешат на помощь. Ты уже не рад, что дал номер своего телефона, не смотря на всю запретную красоту молодой нимфетки, чей отец имел честь лечиться в твоём отделении с проломленной башкой. Надо было брать коньяк и конфеты, но когда перед тобой стояло очаровательное создание с нежными зелёными глазами и покорным взглядом, ты благородно отказался, оставив при этом номер своего телефона, " на случай возникновения вопросов". Кто бы сомневался, что они возникнут!

   Времени не так уж и много — если начнётся статус, то он может не дожить и до твоего приезда. Сегодня ты трезв и можешь позволить себе не соблюдать скоростные ограничения. Доезжаешь до дома, поднимаешься на второй этаж. Дверь не заперта. Захожишь в комнату — мужчина на полу, вытянут в струну, но розовый и дышит. Идёшь на кухню, можешь руки. Одеваешь перчатки, заряжаешь флакон Маннита в систему, обматываешь скотчем и фиксируешь к люстре. Входишь в локтевую вену тонким катетером… Частые капли раствора понеслись в сосудистое русло, тонкой струйкой устремился набранный Конвулекс. Судороги сменяются тихим и безмятежным сном. Дожидаясь пока последние капли исчезнут в системе, закручиваешь пробкой катетер, аккуратно поворачиваешь голову и выводишь нижнюю челюсть. 

-Теперь будет спать. Сегодня судорог больше не будет. Пусть сестра посмотрит за ним — главное, чтобы не синел и ровно дышал. Будет рвать — голову на бок, — я смотрю в её большие зелёные глаза и понимаю, что она сейчас заплачет.- Пойдём на кухню.

   Вы пьёте твой любимый чай с бергамотом, ты успокаиваешь её на автомате рассказывая то, что сотни раз рассказывал в таких случаях родственникам. Людям мало интересно, что там на самом деле происходит с человеком, им важно, чтобы он выжил и желательно не ссался под себя. Ты говоришь то, что от тебя хотят услышать... 

— Я поехал, если что — звони в любое время. Завтра на приём к неврологу. Я ей позвоню — предупрежу.

— А ты можешь остаться?

-Ты же знаешь, что я всё равно уеду. 

   Тем временем она успокоилась и на её лице появлась совершенно детская наивная улыбка. Ты смотришь в её влажные зелёные глаза и надеешься, что ей всё же есть 18, ведь её пухленькие порочные губки так органично смотрелись бы на твоём крепком члене. В любом случае возрастные рамки вас обоих не остановят. 

   Уже через пару тройку дней ты ушёл на липовый больничный и твои пальцы неделю не разжимали её упругие бёдра. Она оказалась наредкость чувственной и покорной, полностью доверяя тебе своё юное тело. А про возраст ты её так и не спросил

 —Ты знаешь, что ты блядь и улыбка у тебя блядская? — улыбаясь, она смотрела мне в глаза.

— В твоём телефоне блядь фигурирует под именем «мой ангел».

— Я тебя когда-нибудь придушу,- она засмеялась и её голова, с нежными слово пух волосами, опустилась на мою грудь.

— Или твой муж, что более вероятно. А вот и он подъезжает — поднимайся и накинь уже что-нибудь на себя.   

   Она резко подняла голову, бросив взгляд через лобовое стекло и, вновь засмеявшись, впилась маникюром в моё бедро. «Сука ты,- выдохнула она сквозь смех, кусая мой живот,- я же люблю тебя...»

   Мы лежали раздетые, молодые и уставшие на разложенных сиденьях паркетника посреди заснеженного соснового бора, метрах в пятидесяти от сотого с хером километра павлодарской трассы. Пронзительно голубое январское небо приветливо смотрело на нас сквозь мохнатые, прогнувшиеся под снежными шапками, ветви деревьев. Белоснежный шар солнца щедро и терпеливо дробил на мелкие искорки свои лучи, проникающие в самые тёмные уголки леса, но лишенные всякого тепла. В салоне было уютно, еле слышно шептал двигатель, бесшумно работала печка. Солнечные зайчики скользили по нашим телам, останавливаясь на пальцах, аккуратно разламывающих сочные мандарины. Их запах наполнил всё пространство, проник в кожу, кровь и глубоко в наши сердца. Сдернутая кожура оранжевыми завитушками летела в снег через приоткрыте окна, разбавляя приятный аромат порцией морозного воздуха. Мой тихий голос нарушал застывшую идиллию — я рассказывал свои нелепые и грустные истории про жёлтые тюльпаны и настоящую любовь Красной шапочки, которые я придумывал на ходу. Она целовала мой живот и слегка растягивала пальчиками кожу…

  … солнце село и лес погрузился во тьму. Где-то неподалёку приносились редкие автомобили. Мы стояли одетые рядом с застывшим деревом. Она курила, я чистил оранжевый плод. Где-то в темноте  леса угадывался волк. Бросив в снег очередной серпантин кожуры, я спросил:

— Ты боишься волков?

— Не шути так. Здесь их нет.

— Ты уверена? Знаешь, зимними ночами, подгоняемые чувтвом голода, они часто выходят к людям. Как думаешь, кого они сожрут первым?

— Не пизди. Ты хоть раз здесь их видел? Одни зайцы, да косули.

— В прошлом году, летом, случайно выйдя на опушку. Метрах в пятидесяти находился невысокий холм, сухой степной воздух принёс запах далекого разнотравья. Я увидел четырёх на вершине холма — шли куда-то по своим делам. Я спрятался за крайнее дерево, напрасно надеясь, что меня не заметят.

-А они заметили?

-Да. Просто легли на землю и смотрели в мою сторону. Я знал, что они меня видят. Бежать было бесполезно, перочинный нож мне бы не помог, а на эти сосны хрен залезешь.

-И что?

-И ничего. Я развернулся и ушёл в лес, периодически оборачиваясь. Они лежали и смотрели.

-Бля. Вот нахера ты мне всё это рассказал? Поехали отсюда…

   Она докурила, я схватил её, развернул к себе и попытался поцеловать. Она смеясь повернула голову в сторону.

-Давай позже.

-У нас мало времени. Кажется, я что-то видел, что-то промелькнуло…

-Это уже не смешно. Поехали.

   Зимний лес сомкнул свои кроны, надёжно укрыв в сгустившейся ночи наши страхи, чувства, сомнения, волков и разбросанные по снегу оранжевые пятна порока

   Серенький магазин на первом этаже панельной многоэтажки встретил меня стандартным набором продуктово-алкогольной продукции. Девушка за прилавком слегка улыбнулась: «Привет. Давно тебя не видела». За время прошедшее с момента последней нашей встречи она изменилась и сейчас мало походила на ту ухоженную кошечку, с которой меня связывали непостоянные отношения.

   Я познакомился с ней здесь же около года назад. Банальный флирт перешёл в нерегулярный секс — у неё были проблемы с парнем, у меня животные потребности, обостряющиеся на фоне приёма алкоголя. Как обычно бывает в таких ситуациях — всё само сводилось к постели. Мне было комфортно и меня всё устраивало. Потом у неё наладидись отношения с молодым человеком, я уехал на специализацию и мы какое-то время не видились. Она немного осунулась, лицо приобрело приятный овал, зелёные глаза смотрели на меня с тихой грустью. А самое главное — она была беременной.

   Оценив на глаз высоту стояния дна матки я остановился на семи месяцах. В голове автоматически включился обратный отсчёт — март, февраль… Бля. Я же трахал её и в сентябре, и октябре… Мы перекинулись дежурными фразами «Как дела? Что нового?» Пока я пытался вспомнить зачем я вообще зашёл в этот магазин, она взяла мою руку и сказала, что нам нужно серьёзно поговорить. Конечно, не сейчас, а, например, вечером, если я свободен.

   Безусловно. Я просто ждал этого разговора! Мозг выдавал десятки комбинаций предстоящей беседы и что-то мне подсказывало, что это будет не беззаботный трёп на свободную тему. Я вышел из магазина в лёгкой прострации и с банкой зелёного горошка. И зачем я его купил?

   Вечером я растворился в очередной тёплой компании и неразбавленном виски, так и не перезвонив.

   Здесь нет штор и холодный апрельский шар утренним оранжевым топазом печёт и слепит через тройной, отдраенный до хрустального блеска, стеклопакет. Ты сдвигаешь ширму ближе к окну, преграждая путь солнечным лучам и ловишь благодарный взгляд. Здесь не пахнет смертью, блевотиной или жутким запахом стерилизационной. Здесь свежо и настояще. Забавно играют причудливые зайчики на нежно-голубых кафельных стенах, будто легкие облака на задумчивом весеннем небе. Короткий промежуток тишины, когда выключаются гулко гудящие кислородные концентраторы и прекращается нежное жужжание дозаторов. Всё замирает на мгновение в рассеивающейся утренней дымке. Скоро-скоро всё начнётся.

  Порой ты ощущаешь себя прапором Дегало из 9 роты с единственной разницей, что не все новобранцы могут стоять на вытяжку — одна часть не может пошевелиться, а другая тебя и вовсе не видит. Что ты им скажешь? «Добро пожаловать в наш доблестный взвод! Можете забыть про маму-папу-жену-мужа и прочих родственников. Вы их здесь не увидите. Следующие 24 часа ближайшим вашим родственником буду я. От меня зависит сколько будете есть-пить, мочиться. Какое количество разнокалиберных трубочек вам затолкают в полые органы и центральные сосуды. Как и чем вы будете дышать и какие коктейли вам сегодня подадут. Слушайтесь меня и всё будет хорошо!» Последнюю фразу ты повторяешь наиболее часто, чтобы не забывались. В конце концов мы теперь в одной лодке и лучше довериться мне и своим внутренним органам. Ибо.

   Перед тобой вовсе не личность с высшим образованием, семьёй и должностью, а набор органов и систем, функциональные способности которых ты оцениваешь уже первом осмотре. Одышка, запах ацетона, высохшие слизистые и прекома — диабет, отеки, огромная печень и расширенная венозная сеть — цирроз, зрачки в точку и все прелести отёка мозга — геморрагический инсульт. И твоя жизнь становится чуть легче от осознания причинно-следственных связей. 

   А ещё ты давно понял, что все хотят жить. Даже те, чей организм изрядно поизносился. Все. Хоть чучелом, хоть тушкой. Они могут усираться в обычной жизни как их всё достало, изнывать от боли и мук, но когда вы останетесь наедине, то ты в полной мере ощутишь бессмысленность любых слов. Глаза всё скажут. 

— Завтра у меня день рождения...

— Отлично! Будем отмечать?

— Только уже без меня...

Чёрт, а ведь именно так всё и получилось

   Закончив школу, я перестал поддерживать отношения с одноклассниками. Закадычных друзей среди них не было, а в глобальные перемены характера я не верю. Ни с кем не созваниваюсь и не добавляю в друзья в соцсетях, хотя бы потому, что меня там нет.

   Пару месяцев назад в одном из торговых центров меня окликнули по имени. Обернувшись, увидел очень привлекательную девушку, стройную, темноволосую, невысокого роста и с шикарными ножками. Её лицо показалось мне смутно знакомым, но я не мог вспомнить где я её видел. «Не помнишь меня?- спросила она с улыбкой. -Я Оля. Мы с тобой учились вместе». Я не мог поверить своим глазам. В школе Оля была неопрятной девочкой, постоянным объектом насмешек одноклассниц, даже часть учителей её сторонилась. Копна немытых волос, платье непонятного цвета, остатки маникюра с забившейся под ногтями грязью. Сейчас же пердо мной стояло совершенно сногшибательное создание, в котором мало что напоминало прежнюю Ольгу. По каким-то служебным делам её занесло в мой город, она остановилась в гостинице.

   Немного поболтав и договорившись встретиться вечером, мы расстались. Еле дотерпев до условленного времени я отправился за очередной женщиной в своей жизни. Вечер удался на славу! После ужина была прогулка по ночной заснеженной набережной, закончившаяся долгим, страстным поцелуем, получившим продолжение у неё в номере. 

   Ольга медленно и грациозно насаживалась на мой хуй, едва касаясь кончиками пальцев живота. Ехидно улыбаясь, эта сучка наблюдала за моей реакцией. Беспомощно развалившись на кровати — мои запястья были крекпо фиксированы ремнями в изголовье — я бы всё равно не смог ничего изменить. Плавно развернувшись прямо на моём члене она продолжила поступательные движения. Длинные кудрявые волосы и влажная спинка ласкали мой взор. Приглушенные нежные стоны вырывались из её груди при каждой фрикции. Через некоторое время её движения стали медленнее и тяжелее — она стала уставать. Обессилев, она припала губами к моему члену, слегка лаская его язычком и медленно погружая его в свой ротик. Я почувствовал твёрдое и влажное нёбо, сменившееся мягкой и податливой задней стенкой глотки. Головка на мгновение упёрлась, слегка скользнув вниз к пищеводу. Мой хуй вошёл в неё по самое основание. Только бы ты не блеванула! Сдержав позывы Ольга доставила мне десятки секунд неописуемого удовольствия! Немного подавшись назад она продолжала играть язычком с головкой, нежно целуя и посасывая мои яйца. Постепенно её губы сжимались всё сильнее и я не мог более сдерживать себя — поток спермы вырвался в её гостеприимный ротик. Плотнее сжав губы она не выпустила ни одной капли из своего рта. Пролежав так лаская головку пару минут, она встала и пошла в ванну.

  Утром, поцеловав на прощание, она сказала, что будет в городе ещё неделю. «Может, повторим?»- сопроводила свой вопрос хитрым взглядом .

   Я на мгновенье задумался, вспоминая содранные в кровь запястья. «Давай позже» — выдохнул я и растаял в морозном январском утре.

  — Как же ты, сука, не понимаешь, что я люблю тебя! Люблю, бля! Всей своей ебанутой душой и сердцем! Я знаю, что ты слышишь меня! 

   Я барабаню в железную дверь, постепенно понимая, что не откроют. В бессмысленной злости пинаю её, оставляю букет в дверной ручке и выбегаю из подъезда.

   Уже на улице несколько успокаиваюсь, выхожу на проспект Независимости и просто иду вниз, погружаясь в свои мысли.

   Всё же я ужасный сексист, пора бы уж это признать. И мужлан. Избитая фраза о двух мнениях, одно из которых — моё, а второе неправильное меня характеризует как нельзя лучше. Не переношу, когда девушка начинает демонстрировать независимость и непокорность. Зачем тогда все такие независимые устраивают приступы нежности и прочие «уси-пуси»? Непокорной будешь где-нибудь в другом месте, а я привык доминировать в отношениях.

   Я понимаю, что сегодня мне придётся снова дико напиться, чтобы уснуть. Навязчивые мысли и непонятная тревога, перерастающая в смятение не дадут расслабиться. А я не люблю пить в одиночестве. Но такое иногда случается, когда эта липкая меланхолия подкрадывается слишком близко и я не успеваю раствориться в очередной компании или доступной женщине. В последнее время становлюсь слишком сентиментальным. Голые бабы и пьяная езда по городу уже не доставляют такого удовольствия. И до утра будет масса времени, чтобы осознать всё своё несовершенство...

   «Завтра мы начнём всё сначала. Буду тебя ждать» — смс от неё выбрасывает меня из унылых мыслей. Я останавливаюсь посередине улицы.

   И мы действительно начали. Меня хватило на пару месяцев. Потом в нашу жизнь ворвалась одна молодая стерва с претензией на отцовство. Моя благоверная шлёт меня на хуй и хлопает дверью.

    А я даже не пытаюсь её вернуть.